Сайт художника Владимира Любарова : : новости

Новость для тех,
кто хочет почаще встречаться с художником Любаровым

Новые картинки (и хорошо забытые старые), а также самые новые, еще не публиковавшиеся рассказики художника Любарова вы можете увидеть-почитать в соцсетях, которые художник Любаров с некоторым скрипом, но все же освоил. В деревне Перемилово интернет работает в зависимости от ветра, дождя, снега и прочих климатических обстоятельств. Поэтому и публикуются картинки-рассказики по погоде. Ну по настроению художника Любарова, которое в деревне, в отличие от погоды, у него чаще всего хорошее.

Телеграм
ВКонтакте

Новый календарь 2023!
«Год Кролика с картинками Владимира Любарова»

Вот уже больше 15 лет выходят календари с картинками Любарова. И в этом трудном году календарь тоже выходит, поскольку Любаров никак не может обмануть ожиданий тех, кто его ждет. В преддверии 2023-го года все с особым трепетом ищут предсказаний – особенно обещающих, что всё впереди будет хорошо. На глобальные мировые процессы художник Любаров повлиять едва ли сможет. Однако всем, кто окажется в зоне энергетики его календаря, гарантирует: устойчивый позитивный настрой, обострение чувства юмора и способность преодолевать трудности с улыбкой. А от этого жизнь уж точно налаживается! Поэтому среди грядущих бурь и волнений календарь Любарова работает как оберег. Приобретете – сами убедитесь!

Владимир Любаров.
Деревня Рай,
или Странствие по деревням,
от многих из которых остались одни названия

Когда в начале девяностых вся страна рванула осваивать Европу, Любаров оставил пост главного художника столичного издательства и уехал жить в полузаброшенную деревню Перемилово на самом краю Владимирской области. Здесь родились главные его живописные серии: «Деревня Перемилово», «Город Щипок», «Едоки», «Дом Культуры», «Наводнение», «Буза в деревне Перемилово», «ФизкультПривет!», «Еврейское счастье», «Год Театра в деревне Перемилово» и т.д.

Выставлял Любаров героев своих перемиловских картин в музеях и галереях по всей Европе и в России, в том числе в Третьяковской галерее и в Русском музее. И неизменно возвращался к себе в деревню. Но постепенно, путешествуя по окрестностям, стал заглядываться и на других «девушек», то есть на другие деревни – уж больно в здешних краях у них были диковинные названия: Пенье, Любилки, Случайное, Куда, Нескучай, Упертовка, Бухалово, Перебор, Собакино... Со временем у Любарова сложилась целая коллекция весёлых, забавных, чудны́х названий российских деревень – он собирал их как свидетельства народного остроумия, той самой исчезающей смеховой культуры, дух которой он еще успел застать в своей деревне. Пытаясь разгадать, почему деревни так называются, Любаров многие из них посетил, некоторые – посетил лишь в своем воображении. А в итоге все их нарисовал: деревни с причудливыми названиями сами хлынули на его полотна. Открывая художнику секреты своих имён, деревни пели, плясали, состязались в остроумии, смеялись и плакали. Так у Любарова получилась целая Страна Деревень, зачастую исчезнувших в реальности, но возрожденных художником на его картинах. Возрожденных не по памяти – а по названиям, в которых и заключена вся соль того самого «смеха сквозь слезы», с которым мы по сей день преодолеваем все беды и трудности.

И среди прочих деревень Любаров нарисовал и главную загадку своей «коллекции» – деревню Рай, ту самую, что в Костромской области. Съездил посмотреть. Деревня – ветхие избы, кривые заборы и вечная природа кругом, оказалась очень похожей на ту деревню Перемилово, куда он приехал 30 лет назад. Может, так и выглядит российский Рай, подумал Любаров. А почему бы и нет? Где человеку хорошо, – там и есть его Рай. Главное, найти свою деревню.

Выставка будет работать с 22 апреля по 10 мая 2022 г.
Режим работы: с 22 по 30 апреля с 16.00 до 22.00;
со 2 по 8 мая с 16.00 до 20.00;
27 апреля, 1, 4, 9 мая — выходной.

Полина Володина

По дороге в Рай

Когда художник Любаров стал изучать «карту» российских деревень – по их названиям, то с удивлением понял, что он не один такой – любопытный исследователь нашей глубинки. В России в последние годы сложился особый вид внутреннего туризма: люди, чаще всего молодые, путешествуют по деревням, названия которых им понравились, когда они рассматривали карту какой-то местности. Им просто интересно посмотреть: что это за деревня Поцелуево, или Чулки, или Стулово, или Пенье, или Дурнево и т.д. Приедем, дескать, на место и поймем, почему ее так назвали.

Вот именно поэтому и в деревню Рай, что в Костромской области, прямо-таки паломничество в последние годы.

Но на самом деле всё происходит не совсем так. Приедешь на место – и чаще всего ничего не поймешь.

Большинство сайтов и блогов, где рассказывается о таких путешествиях, полны боли и отчаянья. Потому что от многих деревень остались лишь одни названия. Приезжают люди – и видят, в лучшем случае, брошенные избы, остовы церквей, а чаще всего – пустоши с уходящими в землю кладбищами. Урочища – то есть опустевшие местности с зацепившимися за них названиями.

Названия, иногда зафиксированные на ржавых табличках, а иногда на картах (не «гугловских», а местных, километрового масштаба), витают в воздухе, как неупокоенные души. Топонимы, одним словом. – От увиденного иной раз хочется завыть и посыпать голову пеплом. От понимания своего бессилия прежде всего...

Но некоторым путникам все-таки хочется что-то сделать. – Кто как сумеет: кто-то в блог напишет; а кто-то, самый рисковый, и землю вдруг купит, на ней избушку поставит, а на избушке повесит табличку с названием деревни и номером дома – 1...

Любаров так однажды и поступил, когда более 30 лет назад купил недостроенный маленький домик в полузаброшенной деревне Перемилово. С тех пор живет там – и рисует свою Страну Перемилово, Страну Деревень – живых и исчезающих. Исчезающих «материально», но не из памяти, не из эгрегора народного.

В каждой опустевшей деревне дом не построишь. Вот и стал Любаров потихоньку возрождать русские деревни по-своему – рисуя их, вкладывая их названия в сюжеты, возникшие в его воображении. В своих картинах (картинках, как он говорит) художник словно воссоздает первообраз той или иной деревни. А как иначе? Раз название, имя деревни – вопреки всему – не исчезает, значит, именно в нем сохраняется дух деревни, дух заложенной в это имя её истории, а также остро-умия народа, давшего деревне такое имя. Ведь народное остроумие – это не простое смехачество, не пересмешничание, а своеобразная концентрация народного духа, свидетельство его выживаемости, устойчивости, укоренённости в землю. И вместе с тем – это выражение особого рода «деревенской» духовности, связи с Небом, которую мы часто ищем в городах, но не находим.

Во многие из деревень с дивными, странными и причудливыми названиями, куда пытался добраться художник Любаров и куда едут нынешние «сталкеры»-путешественники, ведут дороги заброшенные, едва различимые. В деревню Пенье, например, что по соседству с деревней Перемилово, идет такая дорога, что добраться по ней можно только на тракторе, да и то в сухую погоду. А ту самую в деревню Рай, что в Костромской области, и на тракторе не прорвешься, последние километров семь-восемь надо пилить пешком… Может, из-за этих скверных, раздолбанных дорог и бросают жители свои деревни? Это так и не так.

Если покопаться в истории, можно найти и такую вот причуду.

Удивительное дело, но в стародавние времена на Руси особой тяги к хорошим дорогам не было. Более того, русские люди хороших дорог побаивались, недолюбливали их, старались ими не пользоваться.

По хорошей дороге к мужику приезжала власть. Как правило, ничего хорошего мужик от такого общения не ждал.

На хорошей дороге (особенно когда она из щебёнки) быстро изнашивалась самая дорогая часть крестьянской телеги – железные ободы на колесах. «На этой дороге колёса жжёт, кособочит», – записывал Даль.

Ну и главное обстоятельство. Да, от хорошей дороги деревня богатела. По хорошим дорогам мимо деревень ездили из города в город. Но от этого страдали вековые крестьянские устои, вековая крестьянская нравственность. По обычаю, деревенских девушек выдавали замуж строго по уговору за кого-то из местных, на крайний случай – из соседней деревни. А тут дорога, соблазны. Девки соблазнялись разными заезжими-проезжими молодцами. И мужикам эта круговерть с проезжими совсем не нравилась. Да и к тому же томила дорога крестьянина невесть откуда залетевшими мыслями; будоражила его, сбивала его с панталыку; вносила в неспешный ритм его жизни непонятную тоску, заставлявшую, забросив дела, смотреть куда-то вдаль. Хорошая дорога – напасть одна. Морок.

Хорошие дороги нравились в России лишь людям сметливым и практическим. Люди склада созерцательного хороших дорог не любили. Вот и Пушкин, кстати, был противником строительства железных дорог в России. Потому как Россию, народ её, чувствовал нутром…

...Попутешествовав по деревням с диковинными названиями, поломавшись на колдобистых дорогах, художник Любаров и подумал: а вдруг это неспроста? – Кто сказал, что дорога в Рай, в ту самую деревню Рай, должна быть легкой и гладкой? Не было такого никому обещано. А те урочища, где от деревень остались одни названия, одни их имена – вполне живые, говорящие и к себе по-прежнему путников притягивающие, – может, это тоже не просто так? Может, это своеобразные хранилища, «банки» истинной энергии, смыслов и подрастерявшейся в городах духовности, откуда будет возрождаться какая-то наша новая и – есть надежда, что лучшая жизнь? Природа приберегла их на нужный случай. А такие хранилища (равно как, например, и хранилища семян всех растений Земли) всегда располагаются далеко от мегаполисов и крупных магистралей. Чтобы уцелели в катаклизмах.

И не исключено, что эти исчезнувшие или полуисчезнувшие деревни просто ждут тех самых любопытствующих путешественников, которым – рано или поздно – захочется их возродить. Вот художнику Любарову захотелось. По-своему. Сегодня – по их названиям, на своих картинках.

Ведь вначале было Слово.

Не так ли?

Новый календарь 2022!
«Год Тигра с картинками Владимира Любарова»

Вот уже 15 лет выходят календари с картинками Любарова. За это время образовалась целая армия почитателей любаровских календарей, а некоторые даже приспособились делать по ним прогнозы на будущее и определять погоду на грядущий месяц. Некоторые даже упрекают художника: вот, дескать, поместил картинку с дракой – и обстановка в мире напряглась. Или на картинке люди с зонтиками – вот и заладил дождь на целый месяц! Любаров отпирается и признавать за собой вину за всё на свете не хочет.

Но у нас тоже имеется одна приметы на календарь Любарова. Кто его приобретет – тому на целый год обеспечен позитивный настрой и способность преодолевать трудности с улыбкой!!!

Еженедельник с картинками Владимира Любарова

Календарь на 2021 год
«Год быка с картинками Владимира Любарова»

Меня поцеловали два китайца
Рассказ из новой книги

Владимир Любаров

Рассказ из новой книги

Меня поцеловали два китайца

В 2003-м году ни с того ни с сего забушевали эпидемиологические страсти. Из телевизора и газет потекла информация, дотоле неведомая, – про свиной грипп, куриный, верблюжий и ещё бог знает какой. Народ начал шутить: «На фоне запоя грипп протекает незаметно». Но смотреть по телевизору, как сгребают грейдерами и сжигают сотни, тысячи уничтоженных заболевших свиней и кур было тяжело, отводили от экрана глаза. В Китае, вслед за гриппом, разразилась атипичная пневмония. ВОЗ объявила пандемию – и тут уже сделалось страшно. Может, и не всем. – Нас, в России, вообще мало чем проймёшь, но некоторые, ощутив в крови ген советских времён, стали потихоньку закупать соль, мыло, спички, муку, пшёнку и овсянку… – испытанный набор гражданина, готовящегося пересидеть любые тяжёлые времена. Подумав, я предложил Кате запастись гречкой и водкой – именно эти продукты показались мне самыми необходимыми в период возможного тотального дефицита. Тем более что в Перемилове и в окрестных деревнях тогда с продовольствием было плоховато.

Но, люди безалаберные, мы, конечно, ничего про запас не купили. Катя переводила очередную книжку, а я готовился к очередной выставке в ЦДХ, которая должна была продолжаться с середины мая по июнь. Я боялся, что народ разъедется по отпускам, а Катя меня утешала: «Вот и хорошо, – говорила она, – целоваться со всеми будешь меньше, не заразишься атипичной пневмонией!».

Но, вопреки моим опасениям, на мою выставку «Летние радости» посетители валом повалили – и со всеми знакомыми, под ироничными взглядами жены, я перецеловался, переобнимался, перефотографировался, аж вспух от выражаемых мне симпатий. Я был искренне рад, что мои перемиловские картинки людям нравятся. В этот раз было много иностранцев, и я на своём кошмарном английском с ними тоже бебекал. В порыве дружеских чувств мы хлопали друг друга по плечам, новоявленные поклонники писали мне адреса каких-то галерей, где мне непременно надо выставиться. Я распихивал визитки и бумажки с адресами по карманам, потом, как водится, всё терял…

…Однако недели через две столь бурного общения я стал линять в буфет, где чуть ли не полдня просиживал за рюмочкой в самом дальнем уголке, тихий-претихий, прятался. Дело в том, что в обычной жизни я скорее молчун-мухомор: сижу себе рисую, перекидываюсь словечком только с домашними. А тут от своей болтливости явно надорвался.

Но в один из дней меня накрыла в моем убежище кузина Света. – Она добровольно работала на всех моих выставках. И не простой бабушкой-смотрительницей, как в музеях, – нет! С неистовой энергией Света обращала посетителей выставок в «любаровскую веру»: раздавала буклеты, рассказывала, что именно изобразил художник на той или иной картине, и подтаскивала самого художника к желающим с ним сфотографироваться или получить автографы. Мои достоинства Света нещадно преувеличивала, но когда я пытался ввести её в берега, она отмахивалась от меня, как от надоедливой мухи, и говорила:

– Отстань! Ты ничего не понимаешь! Люди интересуются!

На каждой выставке вокруг Светы складывался клуб пенсионеров, которые благодаря ей становились самыми пылкими моими поклонниками. Я тушевался, но – что поделаешь – после перемиловского огорода мои выставки были второй Светиной страстью. И в конце концов я смирился…

А в тот день Света прибежала ко мне в буфет – страшно взволнованная:

– Хватит тут сидеть! – закричала она так громко, что все обернулись. – Там тебя китайцы ждут! Уже третий раз приходят! И вместо тебя со мной целуются!

– Ты бы поосторожнее! – посоветовал я. – У них там атипичная пневмония.

– Зараза к заразе не пристанет, – мгновенно парировала Света, погрозила мне кулаком и убежала наверх, где проходила моя выставка. Самый, кстати, частый вопрос, который ей тогда задавали зрители, был такой: «А много художник выпивает?» – «Мало!» – отвечала Света. Но почему-то ей никто не верил…

…Только я собрался идти к китайцам, как на меня набрёл Коля Ляпин, художник-авангардист. Когда-то, в далёком детстве, мы с ним учились в параллельных классах художественной школы, а теперь я неизменно встречал Колю на всех вернисажах, которые иногда посещал. Обычно – сильно поддатого, но если по случайности он и не был выпивши, то все равно выглядел так, что официанты с бокалами старались обойти его стороной. Коля ко мне благоволил, хотя с другими часто делался буен и многих ненавидел, особенно устроителей выставок. Те, по его мнению, неправильно развешивали его картины, отдавали ему худшее место в зале и так далее. Впадая в буйство, Коля срывал с себя пиджак и швырял его на пол, а потом в гневе уходил прочь. Некоторые думали, что пиджаков у него было много, но это не так. Пиджак был один. И всякий раз исполнив номер с его швырянием, Коля вскорости возвращался назад, чтобы пиджак отыскать.

Коля потребовал, чтобы я с ним отметил нашу встречу на моей выставке. От него веяло опасностью, и я не счёл возможным возражать. На третьей рюмке Коля внезапно вспомнил одного нашего знакомого искусствоведа, который тоже успел его обидеть, и Колина длинная жидкая бородёнка, как у Чернышевского, затряслась от возмущения. В буклете какой-то выставки искусствовед перечислил Колю последним в ряду других художников, в той самой выставке участвовавших.

– У-у-у, сучий хвост! – закричал Коля, вскочил с места, с грохотом уронив стул, – от нас шарахнулась официантка, – содрал с себя пиджак, швырнул его на пол, потоптал немножко и… удалился в неизвестном направлении. В общем, всё как всегда. Под сочувственными взглядами посетителей буфета, я поднял стул, аккуратно повесил на него Колин пиджак, расплатился и пошел к китайцам. В дверях столкнулся с самим Колей, который возвращался за пиджаком.

Когда я добрался до зала, где были развешаны мои картины, выяснилось, что китайцы уже ушли. Но ушли не разочарованными, заверила меня Света. Она надарила им столько моих альбомов и рассказала про меня столько историй, что те покинули выставку в полном удовлетворении.

– Они что, по-русски понимают? – спросил я Свету.

– А кто их разберёт? – пожала она плечами. – Лопотали: Любал, Любал, где Любал?.. – …В Перемилове ваш «Любал», сказала я им. Пусть они тебя там ищут.

Вот уж не надо, подумал я про себя. Я в такую глушь забрался, чтобы меня там никто не нашел. Только так и могу работать…

Оставшиеся после выставки летние месяцы я провел бестолково – в бесконечных встречах, лишь ненадолго выбираясь в Перемилово. Осенью тоже навалились какие-то дела – и в итоге от долгого сидения в городе я заболел. Поначалу это был просто насморк, но потом насморк перерос в грипп, который так во мне распух и разбушевался, что Катя с Полей запаниковали и упекли меня в больницу. Я пытался скандалить, но к гриппу уже прицепилось воспаление лёгких. Несколько дней подряд высоченная температура не падала, врачи бегали вокруг моей кровати, меняли лекарства в капельницах и никак не могли определить первопричину заболевания. В конце концов в очередном анализе у меня обнаружился вирус Эпштейна-Барра. «Два еврея у вас в крови», – сообщил мне доктор Самуил Исаакович, потирая руки.

Позже я прочёл в медицинской энциклопедии, что открытый в прошлом веке вирус и по сей день не слишком поддается лечению. Но, распознав его у меня, врачи клиники, где я лежал, почему-то страшно обрадовались, после чего отменили мне все антибиотики, ещё немного поколдовали – и дело пошло на поправку.

Когда меня выписали из больницы, ещё более худого, чем обычно, но вполне живого, пришёл ноябрь – со снегом и метелями. Тупо просидев неделю в московской мастерской и не ощутив в себе ни малейшей потребности рисовать, я разозлился – на себя, на погоду, на Эпштейна с Барром… – и решительно заявил домашним: а пошло всё оно на хрен, еду в Перемилово! Катя пугала меня переохлаждением, говорила, что «два еврея» лишили меня разума, но я процитировал ей надпись на заднем стекле Митричева «козла» («Не би-би мозги!» – было написано там) – и удрал в деревню…

…Перемилово в снегу – все деревья в хрустальных веточках – было сказочно красиво. И безлюдно. Пожалуй, впервые я так остро осознал, что все деревенские или уехали, или умерли. – Все, кроме Митрича. Он по утрам выпускал из дома погулять собак, а сам, не разбирая дороги, бесстрашно гонял на своём ржавом «козле» по засыпанным снегом окрестностям. Не знаю, делал ли он это из спортивного интереса, или от скуки, а может, просто не хотел, чтоб от холода разрядился у автомобиля аккумулятор.

Митрич невероятно мне обрадовался, поскольку без людей совсем одичал.

– Как же, блин, хорошо, Семёныч, что ты приехал! – суровый мужик Митрич крепко прижал меня к груди. – А то торчу тут один, как прыщ на жопе. Пять лет не пил, но чую – скоро с тоски забухаю…

…Наш домик обветшал и продырявился. Сквозь щели, некогда законопаченные дядей Лёшей, просачивался колючий ветер. В единственной нашей комнате гулял сквозняк и скреблись мыши. Но печка топилась исправно, дрова в ней весело потрескивали – и их было много: в последнее лето перед смертью дядя Лёша забил дровами полный сарай за своим домом. Однако дрова никому не понадобились, потому что следом за Лёшей, не справившись с одиночеством, ушла и его сварливая Зоя. И теперь в сарай наведывался я, всякий раз благодаря их обоих, – будто они предусмотрительно позаботились обо мне, своём бестолковом городском подопечном…

В Перемилове мне сильно полегчало. Из холодной мастерской на чердаке я перетащил мольберт поближе к печке, там же спал, днём гулял вокруг деревни. Митрич навещал меня по вечерам – тоже взял надо мною шефство, приглядывал, чтобы я тут не загнулся от холода и голода. Но я и не собирался загибаться. Наоборот, меня пробило вдохновенье, я рисовал как подорванный, а по вечерам мы с Митричем пили чай. Вернее, Митрич – как праведник в завязке – дул чай, а я клюкал понемножку им же принесённую наливочку из терновника. Не пьянства ради, а чтобы окончательно извести в крови «двух евреев».

Пару раз в неделю я ездил в Симу, чтобы позвонить в Москву и доложить семье, что я жив-здоров. Ну и подкупал кое-какую дребедень в сельпо: из продуктов на полупустых полках тогда лежали только кирпичики чёрного хлеба, упаковки серых макарон и консервные банки с бычками в томате. К середине декабря деревню окончательно засыпало снегом. Трактор для расчистки дороги нам не присылали, поскольку в Перемилове на тот момент числился прописанным единственный житель – всё тот же Митрич, а ради него одного никто технику гонять не собирался. И вообще, судя по всему, в официальных документах наше Перемилово перешло в разряд вымерших деревень.

Прямо по снежной целине Митрич регулярно торил путь на широких охотничьих лыжах, обозначая место, где раньше была деревенская дорога. Я же время от времени грел машину и ходил вокруг дома по узенькой тропинке – как по окопу, прорытому в сугробах, доходивших мне до пояса. Картошки пока хватало, квашеной капусты и наливочки – тоже, а красота кругом стояла такая, аж душа звенела. Яблоню перед крыльцом ежедневно осыпали красногрудые снегири, которых я подкармливал семечками. Мороз с каждым днём крепчал, окна в избе затянуло узорами. Оторванность от мира меня нисколько не беспокоила. Можно даже сказать, что я был счастлив.

И вот как-то утром ко мне на лыжах пришкандыбал Митрич.

– Алё, Семёныч! Там к тебе гости! – прокричал он от калитки.

Сказать, что я удивился, это ничего не сказать.

– Ты что, Митрич, с дуба рухнул? – переполошился я. – Какие гости в такую стужу?

– Да вон, у первого дома стоят, на такси из Переславля припёрлись, – пояснил Митрич и, смачно плюнув в сторону, тихо добавил:

– Они, по-моему, того… китаёзы…

– Откуда здесь китайцы? – разнервничался я.

Конечно, иной раз летом к нам в глухомань по собственному почину заглядывают любители моих картинок, это правда. Но, не обнаружив в Перемилове ни русалок, ни летающих людей, ни гигантских петухов с человечьими головами, все они, как мне кажется, уезжают с ощущением, что я их надул. – Ну что тут поделаешь, если Перемилово, уж простите, не перед каждым раскрывает свои чудеса!.. Конечно, раньше, когда ещё жили рядом мои друзья – исконные перемиловцы, они своей колоритностью и словоохотливостью обычно выручали меня: болтали с гостями. И только при виде телекамеры жёстко замыкались и молчали как партизаны. Теперь перед приезжими, уж точно, придётся отдуваться мне самому!

Впрочем, здесь какая-то ошибка, с быстро угасающей надеждой подумал я. Ведь ещё никто до сих пор не приезжал ко мне зимой. Уж не говоря про иностранцев – нет, такого быть не могло. Какие китайцы? Это Митричу повышенный трезвяк мозги сломал…

– Не пройдут они к тебе, эка дорогу завалило! – тем временем уже по-деловому рассуждал Митрич. – Ты бежи вниз, а я хоть валенки принесу… А то твои китаёзы в снегу по самые яйца утопнут. Скандалище выйдет, почище конхликта на Даманском.

Сам в высоченных валенках и в ватных штанах, ледоколом пробивая снежную белизну, я погрёб от своего дома под горку в самое начало деревни, где, и впрямь, топтались два тонких силуэта.

– Доброе утро! – поздоровался я.

– Дуобулае утела! – радостно закивали они.

Это и в самом деле были китайцы – в тонких курточках, брючках-дудочках и офисных ботиночках. Один из них, чтобы я не сомневался, держал в руках мой альбом, второй – фотографию, на которой сияла улыбкой сестра Света в окружении этих самых китайцев, только теперь они были синего цвета.

Позади них, в ушанке со спущенными ушами и камуфляже на вате, приплясывал от холода таксист. Надо же, не бросил их, хотел убедиться, что не завез интуристов в лесную чащу на съеденье местным кабанам, которых тут, кстати сказать, по зиме шастало полным-полно.

– Ваши маодзедуны? – с облегчением спросил он, увидев нас с Митричем, который уже успел нагнать меня на лыжах. Под мышками у Митрича торчали древние, изъеденные молью валенки, а поверх своего тулупа он накинул драную телогрейку.

– Ну, слава Богу! – Таксист перекрестился. – А то лепечут: Пелемила, Пелемила! Хрен поймешь. У меня бабка в Перемилове жила, так я хоть сообразил, куда ехать… – И полез в свой исходящий дымом драндулет непонятной марки, но с шашечками.

– Залейте в них водяры, иначе окочурятся, – посоветовал он, ткнув пальцем в трясущихся от холода китайцев. – Дубак сегодня вона какой!

Развернулся и с рычанием стартанул прочь.

Китайцы резво сунули ноги – прямо в ботинках – в митричевы валенки, на одного Митрич накинул драную телогрейку, второму я благородно пожертвовал свой шарф. И мы, насколько могли быстро, дунули вверх по горе.

Дома, по совету таксиста, я сразу же выдал китайцам по полстаканчика разбавленного спирта. Они без колебаний хлопнули по предложенной дозе, потом, не раздеваясь, присели на лавочку и блаженно привалились спиной к только что натопленной печке.

Митрич хотел было принять участие в дружбе народов, но вдруг притормозил в сенях и заартачился.

– Ну его на хрен. Пойду я! – забормотал он. – Еда-то у тебя есть?

– Есть, – кивнул я. – Картошка с селёдочкой.

– Вот пусть и лопают. А то, слышь, хунвейбины эти у себя в Китае всех воробьёв сожрали… Не ровён час на наших нападут.

– Да не жрали они воробьёв, – шёпотом заступился я за «хунвейбинов». – Они их перестреляли. Думали, что воробьи им все урожаи склёвывают. А в итоге на эти урожаи саранча напала. Мы им потом своих воробьёв самолётами завозили… Но это когда было! В культурную революцию, сейчас времена другие.

– Времена всегда те самые! – сурово отрезал Митрич. – Пойду я! Собаки у меня там… Ещё и собак сожрут…

– Это корейцы собак едят, – возразил я. – Всё ты путаешь, Митрич.

Но раз уж Митричу что-то втемяшилось в голову, развернуть его было невозможно.

– Ты, блин, с ними держи ухо востро, – сказал мне он, вываливаясь на мороз. – Вишь, тощие какие… Не ровён час…

«Художника сожрут?» – хотел спросить я, но воздержался. И подумал: «Я такой же тощий, как они, не позарятся».

Отогревшись, китайцы навалились на картошку с селёдкой. Налопавшись, сказали: «Сы-ба-си-ба!» – и стали болтать на непонятном языке, который, видимо, принимали за русский.

– Худозника ехать, усила русская, – всё время пояснял один, нежно поглаживая ладонью мой альбом.

То есть из-за меня они вроде как выучили русский, понял я. Чтобы накрыть меня здесь, в Перемилове. Не хрена было тогда, в начале лета, в ЦДХ выпивать с Колей Ляпиным! Пошёл бы сразу к китайцам, не пришлось бы теперь Митричу волноваться…

…Я думал, что китайцев шокирует бедность убранства нашего дома, но они ото всего приходили в восторг. Общупали всю печку, обтрогали старые самовары и утюги, которые я нашел на огороде, всё перефотографировали, а перед жестяным рукомойником вообще замерли в восхищении. Ударив по «пипочке», я показал, как он действует, и, заливаясь детским смехом, они раз двадцать повторили эту процедуру. Всю воду вылили, гости дорогие, думал я, поскольку в такой морозище мне совсем не улыбалось тащиться на родник.

Но тащиться пришлось. Незамерзающий родник весело лился из трубы в установленную ещё дядей Лёшей деревянную купель. Понаблюдав за тем, как старым помятым ведром я зачерпываю из этой купели воду, китайцы, закутанные мною во всякое тряпьё, как французы под Москвой, снова заквохтали от счастья. Труба поросла льдом будто сталактитами, чистейшая вода, вбирая в себя свет, сияла на солнце… – зрелище и в самом деле было волшебным. Издали, от своего дома, за нами наблюдал Митрич.

К вечеру мы снова клюкнули, закусили картошечкой с селёдкой, я открыл ножом банку бычков в томате. Китайцы были непривередливы, аппетитом отличались отменным, чмокали, присвистывали и закатывали глаза, показывая, как им нравится моя скудная закусь. И при этом безостановочно щебетали и тыкали пальцами в буклет с иероглифами.

– Больсая город! – повторял один. – Осенна больсая! Пекин, Шанхай – эта тозе много масина! Выставка Любал там нада, осенна нада!

Я понял, что они зовут меня с выставкой в какой-то большой китайский город, названия которого я уловить никак не мог. Но я кивал, поскольку в тот миг был абсолютно на всё согласен…

…Наутро китайцы собрались уезжать. Показывали свои космического вида смартфоны (у меня была тогда похожая на лопату «Моторолла») и повторяли: «Такси-такси-такси!»… – Я разводил руками, потому что с мобильной связью в Перемилове никак – и в те времена, и сейчас. Мой автомобиль заводиться на морозе категорически отказался. Я запаниковал. Забегал позади дома, размахивая руками и подпрыгивая, – так я подавал сигнал SOS Митричу: с этой точки меня было видно от его дома. Митричевы овчарки загавкали – и помощь пришла. Вернее, приехала. Митрич – хмурый, но на свой лад вежливый, – на своём «козле» с огромными зимними шинами проложил две колеи по безмятежному снежному бездорожью там, где прежде была деревенская дорога, и бешено задудел древним клаксоном у моей калитки.

– Не бзди, Семёныч, – сказал он. – Так и быть, довезу твоих хунвейбинов до Переславля, не оставлять же их здесь.

При расставании мы с китайцами кланялись друг другу, как ваньки-встаньки. Они снабдили меня визитками, адресами, номерами телефонов. И корявой кириллицей вывели название выставочного зала на буклете с неведомым городом.

На прощанье, уже на улице, – я не успел увернуться – оба китайца по очереди схватили меня за грудки и жарко расцеловали в обе щеки. «Атипичная пневмония!» – чуть было не завопил я, но лишь пискнул в ответ и закашлялся.

– Русский с китайцем братья навек! – исторг из себя Митрич слова песни, популярной в нашем с ним послевоенном детстве.

– Лусска – китайса – длузба! – подтвердили китайцы, залезая в его драндулет.

– Здолавливайте, Любал! Пе-ле-ми-ла – осенна любим здесь! – замахали они мне из окошка.

И Митрич умчал их прочь, в Переславль, – подальше от перемиловской живности. Там посадил на автобус до Москвы – и проследил, чтобы точно уехали.

Больше я с этими китайцами не пересекался.

В мае-июне 2018-го года у меня состоялась выставка в Питере, в Русском музее. После вернисажа я почти сразу вернулся в Москву, но каждый день поддерживал связь с Тамарой – куратором выставки. И вот однажды она доложила мне, что двое туристов из Поднебесной настоятельно требовали, чтобы им срочно предоставили художника Любарова. «Любал, Любал, Пелемила!» – повторяли они. Встретиться с китайцами я, к сожалению, не мог. Но подумал тогда: уж не те ли это самые «перемиловские маоцзедуны» вновь зашли на мою выставку, почти через 15 лет спустя?

А совсем недавно, весной 2020-го года, мне, в силу разных обстоятельств, пришлось задержаться в Москве и затем устроить себе добровольный «карантин» по поводу короновируса COVID-19, покосившего к тому моменту немало народа сначала в китайском городе Ухань, потом в Италии и почти по всему миру. Будучи в группе риска по возрасту, я решил, что бережёного Бог бережёт, и отменил почти все встречи, посиделки, прогулки… Чтобы не терять времени, начал перетряхивать свой архив – раньше руки не доходили. Вот тут-то я и наткнулся на буклет, подаренный мне в конце декабря 2003-го года «моими» китайцами в Перемилове. Повертев красивую книжку в руках, обнаружил под иероглифами надпись по-русски: китайцы расшифровали мне название города, куда приглашали тогда приехать с выставкой.

Да-да, город назывался Ухань…

Новая выставка!
Министерство культуры РФ
Tеатральный музей имени А.А. Бахрушина
с 7 марта по 21 апреля 2019 года
приглашают вас на выставку
"Год Театра в деревне Перемилово"
в Театральную галерею на Малой Ордынке, 9
В главной роли - Владимир Любаров
В остальных ролях - жители деревни Перемилово и окрестностей

Кое-что о серии

«Театральные картинки» Владимира Любарова можно было бы отнести к жанру нового русского лубка. Можно назвать и картинками из русской провинциальной жизни, о которых Бродский сказал бы: «Се вид Отечеcтва – лубок».

В этом году в деревне Перемилово, с легкой руки Любарова, родился своеобразный «театр-заповедник», где зритель – как искушенный, так и простодушный – увидит сквозь самые разные смыслы жизнь, на сей раз замаскированную художником под театр. И при этом художник в своей фирменной лукаво-ироничной манере сумеет убедить зрителя, что тот увидит нечто такое, чего раньше никогда не видел, и получит опыт, который не получит больше нигде.

Государственный театральный музей им. А.А. Бахрушина

Театральная галерея на Малой Ордынке

ВЛАДИМИР ЛЮБАРОВ

Год Театра в деревне Перемилово

Почти все истории живописных серий В. Любарова происходят в деревне Перемилово – реальной и фантастичной одновременно. Не так давно его персонажи штурмовали олимпийские высоты («ФизкультПривет»); ходили шествиями до города Щипок и обратно («Буза в деревне Перемилово»), сражались с большой водой («Наводнение»); путешествовали по родному краю («Кудыкина гора»); мощно выпивали и закусывали («Едоки») и т.д.

А в нынешнем году любаровские персонажи с энтузиазмом поддержали всенародный почин провести в стране Год Театра. Все они теперь участвуют в постановках самодеятельного деревенского театра, репертуар которого оказался на удивление обширен. На открытом воздухе, на фоне деревенских пейзажей, а также на сцене местного Дома культуры перемиловцы вдохновенно перевоплощаются в героев отечественной классики: Пушкина и Лермонтова, Островского и Толстого, Горького и Чехова. Но этим не ограничиваются. Бесстрашно замахиваются они «и на Вильяма нашего Шекспира», а также на Мольера с Бомарше.

Отточив вокальную технику хоровым пением во время праздничных застолий, особо одаренные перемиловцы дерзают участвовать в поставленных на здешней сцене операх («Евгений Онегин», «Война и мир», «Кармен») и, разумеется, в опереттах, к которым все деревенские имеют душевную склонность еще с советских времен.

Особенностью народного перемиловского театра можно считать полное отсутствие «четвертой стены» между актерами и зрителями, которые, проникаясь сочувствием к героям постановок, живо комментируют происходящее на сцене, а иногда даже требуют изменить финал на более оптимистичный. Так, к примеру, по настоянию жителей деревни во время дуэли удалось помирить Онегина с Ленским, Отелло не задушил Дездемону, а чеховские три сестры обрадовались тому, что не уехали в Москву, а остались жить в провинции.

Перемиловский самодеятельный театр собирает аншлаги и, по слухам, в качестве приглашенной звезды в деревню даже заглянул любимый актер здешних зрителей Жерар Депардье. Однако пока замечен он был только в театральном буфете на картине художнике Любарова, продолжившего свою живописную серию «Депардье в деревне Перемилово».

Время работы выставки: с 7 марта по 21 апреля

Адрес: Театральная галерея на Малой Ордынке, 9, м. Третьяковская

Тел.: 8 (495) 953 7875; pr.gctm@gmail.com;

www.gctm@gmail.com, www.lubarov.ru

Год Театра в деревне Перемилово

или

Почему тетя Нюра сочувствует Дездемоне

Интервью с художником Владимиром Любаровым накануне выставки

Многие искусствоведы отмечают, что живопись Владимира Любарова удивительно театральна. Недаром по его картинкам ставят спектакли драматические театры: два петербуржских, один в Татарстане; много лет держался спектакль «Деревня Перемилово» в репертуаре театра московского ГИТИСа. Не отстают и театры кукольные: «Русалку Свету из деревни Перемилово» питерского театра «Кукфо» и Ярославского кукольного, например, даже номинировали на «Золотую маску». В Дании тоже оценили любаровский юмор и поставили балет – с его деревенскими персонажами. «Только балерины у них больно худенькие, – сокрушался художник. – Мои-то все – отечественной комплекции!»

А в прошлом году Любаров начал создавать свой собственный, Перемиловский театр – на холстах, красками и кисточкой. Крошечная деревня Перемилово на краю Владимирской области, где художник живет почти постоянно, не внесена в маршрут театрального марафона, который прокатится по стране в рамках объявленного Года Театра. Оно и понятно: все населённые пункты, в особенности те, где постоянно проживает совсем мало народу, не могут даже надеяться на это. Но Любаров не в претензии: он и его персонажи решили, что не станут ждать «милостей от природы» и сами пойдут навстречу Году Театра.

Владимир Семёнович, откуда взялась такая тема? Понятно, что нынешний год провозглашен у нас в стране Годом Театра. Но вы художник вроде бы не ангажированный, живёте себе в глуши, в полупустой деревне, где нет интернета, мобильной связи…

Газа тоже нет…

Ну вот, и газа тоже нет. А жители там есть?

Зимуют сейчас, помимо нас с женой, три человека. А ещё наши бурно гавкающие собаки – Дуся с Марусей, которые взяли на себя заботу охранять Перемилово от пришлых людей и зверей. Похоже, они всю деревню считают своей территорией и крайне возмущаются, когда туда приезжает кто-то, с кем их не знакомили хозяева и домочадцы.

Так какой же в этой деревне театр? Может, скажете, там есть Дом культуры?

Там есть только Дом художника – так обитатели соседних деревень зовут мой дом, что соответствует действительности. Если посчитать меня работником культуры, то в этом смысле, конечно, его можно приравнять к Дому культуры.

И на сцене этого «Дома культуры» теперь разыгрывает свои спектакли Перемиловский театр?

Ну да, на холстах у меня в мастерской. Кстати, и вешалка у меня тоже есть. Так что всё чин-чинарём: Перемиловский театр, как положено, начинается с вешалки.

А почему, спрашиваете, этот театр возник?.. Моя деревня Перемилово – реальная и фантастическая одновременно. И персонажи мои, некогда списанные с моих односельчан (которые, к сожалению, один за другим уже переселились на горку за деревней, на местное кладбище), конечно, изрядно подправлены моим воображением. Но вместе с тем я своим персонажам не совсем хозяин. Они весьма склонны к самоуправству. То едят безостановочно, – и у меня складывается серия «Едоки»; то управляются с наводнением и налаживают контакты с русалками, – и я рисую серию «Наводнение». А то на них вдруг находит митинговая активность, и они принимаются бузить, – тогда рождается серия «Буза в деревне Перемилово». Или вдруг начинают одержимо заниматься спортом, – и я послушно рисую серию «ФизкультПривет»… А теперь, вот уже второй год, – в унисон со всей страной – мои персонажи подхватили «бациллу театра» и ставят спектакли, один за другим, я рисовать не успеваю…

Вероятно, это говорит о том, что в своей глуши я, а вернее, я и мои персонажи – мы не оторваны от реальности. Вот только реальность в мои картинки просачивается через фильтры моей фантазии, через опыт моего общения с местными, очень колоритными личностями и, конечно, через здешнюю природу: мне никогда не надоедает смотреть на неё из окна моей мастерской. У перемиловской природы, кстати, такая энергетика, что всё здесь вырастает гигантским: посадишь кабачки и тыквы – получаются «слоны», хоть в книгу рекордов Гиннеса. Строители начинают строить сарай – получается настоящий деревенский Парфенон. Зимой снег начинает сыпать – возникают сугробы в человеческий рост. Немудрено, что и воображение у меня разыгрывается под стать здешним природным явлениям. Вот и театр получился… большой драматический. Очень большой, очень драматический Перемиловский театр.

И каков же репертуар у Перемиловского театра? Судя по картинкам, ваши персонажи тяготеют к классике?

К хрестоматийной классике из школьной программы. Оно и понятно, новомодные пьесы до здешних краёв не доходят. Хотя и не только поэтому. Ведь классика на то и классика, что чувства, эмоции, страсти, там описанные, понятны людям из разных поколений, из разных социальных сословий, каждый узнает в них своё, наболевшее. Мои перемиловцы – как нарисованные, так и реальные – едва ли «западут» на современный экспериментальный театр, полный условностей и «многоэтажных» смыслов. Нет, мой Перемиловский театр – скорее простодушный, наивный, народный. Чувства здесь идут напрямую из души, черное нарисовано черным, а белое – белым. Всё, происходящее на сцене, понятно зрителю…

Я вот, к примеру, могу рассказать такую историю. Летом я выставил посушиться на солнышке свою только что законченную картину – ту, на которой Отелло собирается задушить Дездемону. И в это время к нам пожаловала тетя Нюра, приехала на велосипеде из соседней деревни. – Тетя Нюра уже много лет привозит нам на продажу разные дары леса. Обычно она очень разговорчива. А тут – вошла в калитку, увидела «Отеллу» и… стала молча смотреть на него. Долго смотрела, хмурилась, я уж подумал, что она сейчас разнесет все мои художества в пух и прах (я уже привык, что среди местных есть мои критики, которые требуют, чтобы я не маялся дурью, а рисовал «красиво»). Но, оказалось, что тетя Нюра загрустила о другом. «Да уж, – выдала она наконец, тяжело вздыхая, – вот вышла дурочка замуж за старого урода, а теперь расхлёбывает!..» – Честно говоря, я был горд такой оценкой! Это, можно сказать, был апофеоз народного понимания шекспировской трагедии.

Не боитесь, что найдутся люди, которые сочтут насмешкой над провинциальным театром всё то, что вы нарисовали?

Ну, знаете, на каждый роток не накинешь платок. Всегда находятся те, кто обижается на меня от имени русского народа. А если я выставляю свою еврейскую серию – то от имени еврейского народа. Но тут я могу только пожать плечами. Никакой насмешки нет в том, что я делаю. И большинство моих зрителей это прекрасно понимают. Я шучу, иронизирую, немного хулиганю – это да, но это совсем другие грани юмора, абсолютно чуждые насмешке и злорадству. Кстати, местные жители, с которым я дружил, были весьма веселыми ребятами, они и друг над другом, и надо мной будь здоров как подшучивали. За мою корявую сельскохозяйственную деятельность прозвали «Володей-огородей». А пафосу не верили, терпеть его не могли. Я так думаю, что насмешничать и ёрничать можно лишь с холодным сердцем, а я всех своих персонажей люблю… Ну и потом – взгляните на них: они самозабвенно вживаются в образ, вдохновенно ломают стену между собой и искусством. В них за плохую игру помидором не запустишь…

Я вот тут вспомнил, как в свое время мой сосед дядя Лёша рассказывал, что в 20-е годы прошлого века в Симе – это как бы «столица» здешних деревень – существовал так называемый колхозно-совхозный театр – единственное развлечение здешних мест. Кинопередвижка сюда не доезжала, а большевикам было положено заботиться о культурном досуге трудящихся. Никаких актеров не было, колхозники – из тех, кто побойчей, – сами играли все роли. А пьесы упрощали, выкидывали из них, по мнению режиссера – чаще всего тоже из колхозников, – всё «лишнее»… И вот если в таком театре самодеятельные артисты плохо играли, зрители могли запустить в них всем, что под руку подвернётся, могли обматерить или вообще стащить со сцены. Плохо играть было просто опасно. Мои перемиловские персонажи, судя по всему, унаследовали традиции такого колхозно-совхозного театра, который «не читки требует с актера, а полной гибели всерьёз». И у меня такое впечатление, что зрительный зал, который я рисую, тоже как-то участвует в спектаклях. Может даже повлиять на ход действия, если что-то не понравится. Мне кажется, что и Онегина с Ленским на моей картинке зрители если не помирили, то вот-вот помирят. Да и мавру Отелло не дадут совершить смертоубийство, поскольку, как и тетя Нюра, посочувствуют Дездемоне…

Сейчас, кстати, нечто такое практикуют и вполне профессиональные столичные театры – и у нас и за рубежом. Так что мы тут, у себя в Перемилове, как теперь говорят, в тренде.

Но хоть вы, как и ваши односельчане, не приветствуете пафос ни в жизни, ни в искусстве, герои вашей новой серии склонны представлять трагедии. А получается смешно…

Трагедия – это все-таки что-то древнегреческое… Мне в этом плане ближе Антон Павлович Чехов, который упорно считал свои пьесы «комедиями», и все до сих пор спорят – почему. По воспоминаниям современников, он очень досадовал на Станиславского («сгубил мне пьесу Алексеев»), который «утопил в слезах» «Вишнёвый сад». «Тр-р-рагизм!» – называл это Чехов. Вот и у меня, вероятно, похожее устройство организма. Я вижу смешное в самых разных явлениях жизни, хоть специально его не ищу... И шучу, как уже сказано, с любовью к своим персонажам. Кстати, даже когда в семье шучу, на меня никто не обижается. Жену, к примеру, недавно нарисовал, – и она смеётся, а ведь могла бы скалкой дать по башке. Значит, необидно получилось…

…Или вас окружают люди с хорошим чувством юмора.

А с другими, честно говоря, и общаться не слишком хочется… В своей новой серии я тоже, конечно, слегка подшучиваю над театральными нелепостями и несоответствиями. – И что с того? Помните, как Феллини в фильме «И корабль плывет» подсмеивался над оперой? Гротесковую условность, присущую этому жанру, он воспринимал тоже «по-чеховски», его опера веселила. И Вуди Аллен, мой любимый, который обожает музыку настолько, что сам каждую неделю играет в оркестре, тем не менее, без конца иронизирует над оперной патетикой. «Когда я долго слушаю Вагнера, – говорит он, – у меня возникает непреодолимое желание напасть на Польшу». В фильме «Римские приключения» выносит на оперную сцену душевую кабину, потому что человек, герой фильма, прекрасно пел только в душе, отдраивая себя мочалкой, а на театральных подмостках терялся… Вот и я, при всем своем восхищении музыкой и прекрасными голосами, не могу отрешиться в опере от толстеньких Наташ Ростовых, немолодых Кармен и пухлых тореадоров в обтягивающих лосинах, поющих о неземной страсти. Как тут быть? Не смеяться? Писать письма протеста, требуя, чтобы все оперные тореадоры похудели? И почему, кстати, когда зрители видят такое несоответствие в опере, они не смеются, а если такой тореадор, с налетом трагизма на лице, поёт на моей картинке – все улыбаются? Не знаете?..

…На самом деле, я думаю, большинство моих картинок из новой серии – это немножко «маленькие оперы». Иными словами, оперетты, причем оперетты советские, где «Гамлет как бы полупьян, гамлетизирует канкан» (это сказал Эмиль Кроткий, был такой ехидный человек). Как и в советской оперетте, все трагедии, разыгрываемые в моем Перемиловском театре, – не страшные, у всех драматических коллизий хороший конец. И зритель, хоть и сопереживает героям по ходу действия, догадывается об этом с самого начала, а потому и не нервничает понапрасну. Не зря же в советское время так любили этот вид театрального искусства. Я помню, что мои родители, например, просто обожали оперетты. Особенно отец: ему очень нравились красивые, курпулентные, танцующие и поющие женщины. – Такие же и в моем Перемиловском театре. Мне иногда приходит в голову, что и я смотрю на своих героинь глазами своего отца. Или глазами мальчика Вовочки из моего послевоенного детства. Иной раз мне кажется, что простодушие, наивность и настроенность на «всё хорошее», присущие советской оперетте, почти вымершей в наши дни, могут сегодня забавлять, но именно их так не хватает в нашей перенапряженной, стрессовой, сдвинутой набекрень, «постмодернистской» жизни…

Как вы думаете, ваша новая серия «Год Театра в деревне Перемилово» пойдет на пользу провинциальному театру в нашей стране?

Откуда ж я знаю? «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…». Я, честно говоря, не задумывался об этом. – Но, в любом случае, увидев мои картинки, люди вспомнят, что и в провинции, в деревнях живут люди, которые не зарылись с головой в землю, а тоже читают книжки, смотрят телевизор. И у них, как это кому-то ни странно, тоже имеются кое-какие духовные запросы…

Вдоль дорог на Юрьев-Польской или в Переславль-Залесский, куда я езжу за продуктами или по хозяйственным делам, стоят вполне живые, обитаемые деревни. Сейчас эти деревни принарядились, в любом случае выглядят значительно лучше, чем в девяностые, когда я только начал жить в своей деревне. Но два вида зданий, часто это просто избушки, именно сейчас заколочены наглухо. – Это фельдшерские пункты и дома культуры. Заброшенные коровники и свинарники как раз начали потихоньку оживать. Реставрируются церкви, даже те, которые были в руинах и поросли деревьями. А дома культуры – нет. Наоборот, в 90-е они еще как-то по инерции держались, а теперь заколочены и ветшают.

Я не знаю всех рецептов спасения культуры в деревне. Многие, наверное, скажут, что и возрождать-то нечего. И незачем. Но боюсь, что без домов культуры, которые всегда были в провинции энергетическими центрами, деревня не очнется…

А что лично я могу для этого сделать? – Я пустил в деревне корни, потихоньку колупаюсь с сельским хозяйством. Вот зачем-то вместе с зятем завел пчёл. Правда, скажу без ложной скромности: лучше перемиловского я меда не пробовал… И рисую, рисую, рисую…

Пусть в Перемилове культурная жизнь кипит пока лишь на моих картинках, но, возможно, это и есть мой способ возрождения деревни. Делаю что могу.

Задала вопросы и записала ответы

Светлана Шевердина

Владимир Любаров
Страна Перемилово
Персональная выставка в Русском музее
18 апреля - 18 июня 20018г.

Владимир Любаров. Страна Перемилово

Живопись масляными красками отечественного производства

Русский музей, Михайловский замок, Санкт-Петербург

18 апреля – 18 июня 2018 г.

На персональной выставке Владимира Любарова будет представлено около 70 картин из нескольких живописных серий, над которыми художник, переехав из Москвы в деревню Перемилово Владимирской области, работает с начала 1990-х годов. В прошлом известный книжный график, главный художник журнала «Химия и жизнь» и издательства «Текст», Любаров ныне – живописец российской глубинки и ее обитателей. Его картины из народной жизни могли бы стать пособием для изучения национального характера. По их мотивам написаны современные сказки, осуществлены театральные постановки, сняты анимационные фильмы. Мир образов Владимира Любарова – реальный и фантастический одновременно. Этот мир, рожденный творческим воображением художника, полон узнаваемых деталей и вместе с тем, как и в лучших традициях русского лубка, изрядно «поперчён» гротесковым юмором. В живописи Любарова тонкий психологизм и внимание к деталям своеобразно сочетаются с простодушной выразительностью наивного искусства и мастерством профессионала высокой пробы.

Адрес: Санкт-Петербург, ул. Садовая, 2.

Время работы: пн, вт, пт, сб, вс 10:00 – 18:00; чт 13:00 – 21.00.

Выходной: вторник

Телефоны: +7 (812)347-87-21; +7(812)595-42-48

Стоимость: 350 руб., школьники, студенты и пенсионеры – 170 руб.,

до 16 лет – вход бесплатный

Владимир Любаров. Страна Перемилово

Живопись масляными красками отечественного производства

Русский музей. Михайловский замок. Санкт-Петербург

18 апреля – 18 июня 2018г.

Владимир Любаров родился в Москве в 1944 году. Закончил Московскую художественную школу при институте им. Сурикова и Московский полиграфический институт, где его преподавателями были замечательные художники книги Андрей Гончаров и Май Митурич-Хлебников.

В 70-80-е годы Владимир Любаров получил известность прежде всего как книжный график, проиллюстрировавший более ста книг (среди авторов которых Вольтер, Распе, Лем, Гоголь, Стругацкие). Более десяти лет он работал главным художником журнала «Химия и жизнь», а в начале перестройки с группой писателей (Аркадием и Борисом Стругацкими, Киром Булычевым и др.) организовал «Текст» – первое частное издательство в России.

В 1991 году Любаров резко изменил свою жизнь. Отказавшись от амплуа преуспевающего столичного художника, он купил дом в полузаброшенной деревне Перемилово на краю Владимирской области, и попробовал зажить простой крестьянской жизнью. Что удалось лишь отчасти, поскольку в деревне он занялся живописью и стал изображать своих новых земляков. Неожиданно для автора его «картинки из русской жизни» имели успех на Западе, и вскоре последовали выставки работ Любарова в Бельгии, Германии, Франции и Швейцарии. На основе его «деревенской» серии в Великобритании была издана книга «Русские пословицы», через год ее переиздали в США и других западно-европейских странах.

Вскоре интерес к живописи Любарова появился и в России. С начала нулевых персональные выставки художника регулярно проводятся в российских музеях, выставочных залах и галереях. Большинство его экспозиций носит тематический характер («Деревня Перемилово», «Город Щипок», «Наводнение», «Едоки», «ФизкультПривет!», «Дом культуры», «Кудыкина Гора», «Импортозамещение»). А в 2008-м году состоялась большая ретроспективная выставка Любарова в Государственной Третьяковской галерее.

В последние годы вышло несколько авторских книг Любарова, где он выступает и как художник, и как создатель ироничных автобиографических рассказов («Рассказы. Картинки», «Праздник без повода», «Цимес мит компот»).

Источник вдохновения художника – неспешная жизнь российской глубинки. Реалии, хорошо знакомые с детства: бабы с авоськами, мужики с пол-литрами, кривые заборы, килька в томате. Тщательно, остроумно и любовно выписывая все это, Любаров вместе с тем стремится разглядеть то, что находится за обшарпанным провинциальным фасадом – саму жизнь, то трогательную, то смешную, то жутковатую, непонятую и непонимаемую жителями гигантских мегаполисов.

«Эти работы родились из моих наблюдений, фантазий и размышлений о жизни людей на небольшом клочке пространства провинциальной России, – говорит сам художник. – При желании можно определить и условно-географические границы «Страны Перемилово» – 40 км вправо и 40 км влево от деревни Перемилово, от городка Переславль-Залесский до городка Юрьев-Польской. И вместе с тем, в моем представлении, это образ России, живущей по законам «русского чуда» в своем особом времени, соединяющем прошлое и настоящее. Как и в народной лубочной культуре, последователем которой я себя считаю, правда здесь перемешана с вымыслом, ирония с грустью, фантазия с реальностью».

На выставке «Страна Перемилово» в Русском музее представлено около 70 работ из главных живописных серий художника: «Деревня Перемилово», «Город Щипок», «Наводнение», «ФизкультПривет!».

Новый альбом!
К выставке в Русском музее
издан альбом большого формата на 276 страницах.
В альбоме - более 200 иллюстраций,
многие из них публикуются впервые.
Приобрести альбом можно
на нашем сайте (с автографом художника),
в книжном магазине "Москва" (без автографа),
а также в Русском музее во время проведения выставки
с 18 апреля по 18 июня с.г.

Сегодня все российские дороги отличает особый «мусорный тренд». Кто ездит – тот знает. Может, и сам мусорит. И автомобили красивые, и люди понаряднее стали. А вдоль дороги – пакеты, пакетики, а то и просто мерзкие свалки – пусть, дескать, за мной кто-нибудь другой убирает.

Но не всем пока еще в наши дни плевать на родные просторы. Растет число тех, кто все-таки хочет навести вокруг порядок. Кто понимает, что Природа – это вообще-то Божье творенье, и пакостить ее никому не позволено.

Долго думал Владимир Любаров, как он, художник-одиночка, далекий от того чтобы учить кого-то жить и от разного рода митингового кипения, может внести свою лепту в дело очищения природы. И нашел в своем боевом арсенале то, что всегда «стреляло», – собственное искусство и юмор.

Для дорог Ярославской и Владимирской областей, на границе которых находится его деревня Перемилово, он придумал проект в духе социальной арт-рекламы. Для заполнения билбордов вдоль дорог, все равно пустующих из-за кризиса, Любаров предлагает использовать свои картины с афористичными высказываниями в адрес несознательных граждан.

Летом 2017 года СоцАрт-реклама Владимира Любарова прошла апробацию на выставке в Манеже в рамках фестиваля искусств «Вера». Народ на плакаты смотрел, смеялся, фотографировал. Что дальше?..

«Осаротос ойкос» по-перемиловски

Художник Владимир Любаров часто рисует мусор. Мусору – огрызкам, бумажкам, окуркам – вольготно на улочках деревни Перемилово, которую он пишет вот уже четверть века. Мусор перекатывается ветром в проходных двориках Щипка – города детства, созданного воображением художника и названного так в честь улицы в Замоскворечье, где он родился. Хватает мусора и у подножия Кудыкиной горы, обнаруженной художником в окрестностях деревни Перемилово. Нашел он эту гору или опять же выдумал – никто не знает, но сам Любаров уверяет, что на этой горе каждый может получить ответ на свой самый главный вопрос. Короче, казалось бы, имеет смысл мусор под горой убирать, – поднатужиться и устроить субботничек. А иначе ведь ответ «Оттуда» может прийти неверным: как ни крути, мусор создает – и снаружи и внутри – помехи в эфире.

Но нет. Персонажи Любарова по поводу мусора не «парятся», они его как будто не замечают. Да и зачем убирать? ¬– Мусор на картинах Любарова, подстать его героям, даже обаятелен. Все эти куриные косточки, рыбьи скелетики, огрызки и бумажки выписаны художником с такой же добродушной иронией, что и оборочки на «кобеднишних» платьях его толстеньких девушек, идущих на танцы; что и новенькие зеленые побеги, лезущие из прошлогоднего чеснока; что и чешуйки у рыбки, которую переворачивает на сковородке неведомо чья рука. Мусор – это часть мира, созданного художником. Он, мусор, на любаровских картинах сам себе персонаж и сам на себе настаивает. Да и вымети дочиста улицы Щипка, отдери шваброй с каким-нибудь мистером-проппером пол в плановом отделе под ногами подвыпивших танцоров, отдрай дощатую сцену, на которой кряжистый Принц из последних сил удерживает увесистую Лебедь, – и любаровский мир поскучнеет, надуется как ребенок, скажет: «Да ну вас! Я вам не Рублевка какая! Что, уже и помусорить нельзя?!..».

Мусор на картинах Любарова – это часть живой жизни его героев, нечто вроде своеобразного свидетельства полноты и разнообразия их мира. Дескать, мы можем позволить себе жить как хотим. – Перемиловский стиль! Современный «асаротос ойкос» – «неубранный дом» с древнегреческого, весьма популярный в античности тип мозаичной декорации. Первый ее образец, то ли в шутку – то ли всерьез, из мельчайших тессер мрамора и полудрагоценных камней создал мозаичник Сос во дворце пергамских царей. Это был пол с объедками, разбросанными по нему после роскошного обеда. Рыбьи скелеты, куриные кости, раковины, орехи, остатки виноградных гроздей и мышонок, подбирающийся к этому «великолепию», были выложены столь искусно, что создавали иллюзию реальности. При этом мусор, послуживший узором для пола и давший начало новой моде, воспринимался современниками вовсе не насмешкой над неряшливостью богатеев, а, напротив, символом достатка людей, проживавших в этом пространстве.

Но культура «асаротос ойкос» – это оксюморон, искусство несовместимого. Древние греки, а вслед за ними и римляне, с невероятным тщанием отмывали свои мозаичные полы, чтобы ярче становился рисунок и чтобы они в полной мере могли любоваться «эстетичным мусором» в своих домах. Но никак не мусором реальным.

Любаров не одергивает своих персонажей как детей малых: «Не бросай!», «Не мусори!»… – Живите как живется, играйте как играется... Позволяя своим героям разбрасывать мусор вокруг себя, Любаров, как и древние, в своей живописи останавливает мгновенье. Но в своей собственной жизни идет дальше.

Рисовать «неприбранный дом» – вовсе не означает, что в неприбранном доме следует жить. В реальности мусор имеет обыкновение возникать и накапливаться. И не только в окружающем пространстве, но и в человеческой душе.

Потому как одно дело – эстетический «мусор», и совсем другое – жить среди реального мусора, иной раз даже с опасностью для жизни.

Вот уже четверть века ездит Владимир Любаров в свою реальную деревню Перемилово. Сперва по Ярославке, а дальше по некогда красивейшей дороге местного значения, пролегающей от древнего города Переславля-Залесского до древнего города Юрьева-Польского. Малое Золотое кольцо. И в последние годы стал замечать художник одну странность, до крайности его расстраивающую: растут теперь вдоль той заповедной дороги не грибы, как в прежде, а мусорные пакеты. Или просто поганые мусорные кучи среди прекраснейших берез.

Между тем, под закат советских лет, когда Любаров переехал из столицы жить в деревню Перемилово, мусора вдоль дорог не было. И в «лихие девяностые» – тоже не было. Пьяненькие граждане вдоль дорог иной раз лежали, истинная правда. Но потом на свежем воздухе они протрезвлялись и убирались восвояси, примяв под собою лишь травку, даже пустых бутылок не оставляли – их можно было сдать в «Стеклотару». Возле магазина в соседней Симе в огромных очередях за продовольствием народ, да, буянил, но зловонных мусорных куч поблизости Любаров не запомнил. Ржавые мусорные баки были, вокруг них тусовались галки и сороки, некоторые из них потом переселились на картины Любарова… А сейчас в соседней деревне – супермаркет, и возле него тоже имеется мусорный контейнер, но он заперт на ключ. Стоит как корабль на приколе. В супермаркете говорят: «Это наш частный мусорный ящик, вы сюда свой мусор не кидайте!..».

Пьяненькие вдоль дорог теперь тоже не лежат, почему-то повывелись. Увидел Любаров недавно одного такого – отдыхавшего на пороге сельпо у железнодорожного переезда, так чуть не всплакнул от ностальгии… Да и на самой дороге нынче сплошь иномарки, а раньше по ней проезжал один рыдван в час. Двадцать лет назад Любаров на своем «Москвиче» слыл зажиточным человеком, а теперь отечественный автопром сам под иностранный маскируется.

И автомобили красивые, и люди понаряднее стали. А вдоль дороги – мусор. Пакеты, пакетики, а то и просто мерзкие свалки. – Кто-то (сначала один, затем второй, третий…) вышел из машины, воровато оглянулся по сторонам и вывалил свою дрянь на обочину. При том что свой садовый участок, вероятно, до этого газонокосилкой побрил и вплоть до последней соринки вычистил.

Растет все-таки благосостояние трудящихся, как бы ни причитала статистика. А вместе с ним и утробное желание показать окружающим: я – небедный, могу себе позволить, пусть за мной кто-нибудь другой убирает. Впрочем, некоторые и вообще ни до какой философии не опускаются, просто швыряют мусор из окна автомобиля, на скорости, – и с импортными бутылками, окурками и огрызками выкидывается на обочину наша бытовая культура, и так не первая раскрасавица. Историки рассказывают: в Средние века состоятельные граждане аналогичным образом кичились гнилыми зубами, потому что могли себе позволить есть сахар. Может, так сегодня своим мусором кичатся?

Подобный «мусорный тренд» отличает сегодня все российские дороги. Кто ездит – тот знает. А может, и сам мусорит.

Не пылит дорога, не дрожат листы, подожди немного, зарастешь и ты…

Но справедливости ради отметим: не всем пока еще в наши дни плевать на родные просторы.

Растет число тех, кто все-таки хочет навести вокруг порядок. Кто понимает, что Природа – это вообще-то Божье творенье, и пакостить ее никому не позволено.

Пока одни граждане ругаются под телевизор лежа на диване, другие – особо сознательные – едут в свой отпуск на озеро Байкал. Очищать от мусора его берега. Многие устраивают субботники в парках по соседству. Убирают их по зову души.

А вдоль дорог, наряду с невнятными муниципальными плакатами, призывающими беречь от самих себя лес и водоемы, на обочине рядом с мусорными кучами вырастают народные плакаты, часто написанные от руки, иногда с неумелыми рисунками, но всегда искренние. Одни из них «мусорщиков» срамят: «Бросил сюда мусор – не забудь хрюкнуть!». Другие – проклинают: «Семь лет несчастий тому, кто бросил сюда мусор!». Третьи пытаются задеть «мусорщиков» за живое: «Тут свалка для дебилов». Некоторые пугают апокалипсическими прогнозами: «На мусоре не вырастет лес для ваших внуков!»

Действует ли это всё на мусорящих? – Бог весть. Но недаром, наверное, бродит по интернету то ли анекдот, то ли быль: бросает мужик мусор под плакатом «Не забудь хрюкнуть!» Ему показывают на плакат: не видишь, что ли? «Так я же хрюкнул!» – говорит мужик, садится в машину и уезжает…

Подобно тому как в начале ХХ века в жанре плаката работали большие художники – Врубель, Коровин, Васнецов, Серов, Лавинский, Дейнека и др. – так и Любаров придумал для дорог Ярославской и Владимирской областей, на границе которых находится его деревня Перемилово, проект в духе социальной арт-рекламы. Для заполнения билбордов вдоль дорог, все равно пустующих из-за кризиса, Любаров предлагает использовать свои картины с афористичными высказываниями в адрес несознательных граждан.

– Мы привыкли к тому, что с рекламных щитов к нам обращаются не как к людям, а как к потребителям: Купите это! Заплатите за то! – рассказывает художник. – Встречается на дорогах и социальная реклама. Но она, как правило, обезличена и формальна: берегите лес – наше общее богатство! А раз обращение безадресное – то оно и не действует.

Я же со своих плакатов обращаюсь к людям как к своим зрителям на выставке, которую они приходят посмотреть. Обращаюсь от своей души – к их душам. Говорю безо всякой назидательности, не как учитель, а как человек, который делит с ними одну дорогу, одну Природу. Я – один из тех, кто едет с ними по этой дороге. Поэтому и разговариваю с ними как брат. Обращаюсь к братьям, а не к покупателям и не к потребителям. Прошу их: берегите своего Ангела!

Если в моих плакатах есть немного шершавый юмор («Берегите природу – мать вашу!), проезжающий мимо водитель улыбнется, а улыбающийся человек – это уже не безнадежный человек. С помощью своих картинок я прошу людей стать добрее, веселее, умнее, интеллигентнее…

Кое-кто меня спрашивает, не жалко ли мне использовать свои картины в качестве плакатов? – Не жалко. Думаю, что некоторые художники от подобного подхода с возмущением бы отказались, такие относятся к своему творчеству как к святыне. Я же на многое в жизни смотрю с некоторой долей иронии, на себя в том числе. Мои зрители говорят, что после посещения моих выставок у них улучшается настроение. Глядя на мои картины, они улыбаются, часто смеются. Вот и тут пусть смеются, и пусть у них от этого смеха внутри что-то доброе останется. Впечатление от увиденного всегда оседает где-то в закоулках памяти человека. Где-то на подкорке да и запишется, что стыдно быть плохим, стыдно врать, предавать, мусорить. И если хоть пять процентов из тех, кто обратит внимание на такой плакат, перестанут мусорить, это будет моя большая личная победа. Если, прежде чем выкинуть банановую кожуру из окна машины, человек вспомнит про Ангела и кожуру не выбросит, я буду счастлив. Ведь своим Ангелом я пытаюсь сказать: у тебя бессмертная душа, зачем ты мусоришь? Бросая мусор в Природу, ты бросаешь его в себя. А мусор – это не просто мусор. Это мусор в твоей собственной жизни, это мусор в твоих отношениях с другими людьми. Человек ведь часть Природы, и если он намусорил на красивой дороге, выкинул в чистое место свою грязь, можно на это посмотреть и так, что он сам себе в душу плюнул. И кинул свою грязь в тех, кто поедет по той же дороге после него…

СоцАрт-реклама Владимира Любарова прошла апробацию в начале июня 2017 года на выставке в Манеже в рамках фестиваля искусств «Вера». Народ на плакаты смотрел, смеялся, фотографировал. Были даже попытки украсть плакатики.

Ознакомились с плакатами Любарова и депутаты района, на территории которого находится деревня Перемилово. Хорошее дело, сказали, и обещали подумать. Думают.

Искусство «асаротос ойкос» располагает к раздумьям. Хотелось бы, чтобы эти раздумья побуждали действовать.

Большую часть зимы художник Любаров живет в деревне Перемилово.
Там он немножко дичает, так как общается только
со своими собаками Дусей и Марусей и котом Чубайсом.
Поэтому, приезжая в Москву, он любит встречаться с друзьями
– в том числе со своими зрителями и читателями.
На этот раз встреча состоится
в Центральном Доме Книги на Новом Арбате,
21 декабря 2016 года в 16.00.
Художник Любаров подпишет всем желающим книжки и календари,
расскажет про Дусю и Марусю, а также про то,
какие новые картинки рисует и какие новые книжки
пишет долгими зимними вечерами.
Вход и выход свободный!

1 декабря 2016 года в 18.00 в кафе Еврейского центра
на Большой Никитской, 47 состоится встреча с Владимиром Любаровым. Художник расскажет о том, как дошел до жизни такой, и ответит на ваши вопросы. А также подпишет книжки и календари.

Друзья!
Художник Любаров приглашает всех,
кому не чуждо понятие "еврейское счастье",
на свою выставку в Еврейском культурном центре
на Большой Никитской.

На выставке можно будет посмотреть
его новые картины из одноименной серии,
приобрести календарь на новый 5777 год,
а также – у кого еще нет – книжку "Цимес мит компот".
Откроется выставка в дни празднования еврейского Нового года!
А закроется – 31 декабря, то есть в самый канун 2017 года,
наступление которого художник Любаров тоже непременно будет праздновать,
равно как и наш Старый Новый год, и восточный Год Красного Петуха.
Поскольку искренне верит, что по любым календарям новый год
обернется для всех нас сплошным цимесом.

Выставка работает с 5 октября 2016 года
по адресу: Большая Никитская ул., 47/2,
часы работы: с 10.00 до 18.00

10 декабря 2015 года в 19.00
художника Любарова можно будет увидеть живьем
в малом концертном зале Театральной галереи на Малой Ордынке, 9.
Здесь же желающие смогут получить у него автограф, пожать ему руку,
а также высказать накопившиеся претензии и пожелания.
Художник расскажет о своем нелегком творческом пути
и ответит на вопросы всех присутствующих.
Приходите!