Первым местом моей прописки на Земле стала маленькая проходная комната в коммуналке на втором этаже бывшего купеческого дома на улице Щипок в Замоскворечье. Советская власть натолкала туда без разбору столько всякого народа, что жить там было весело, но тесно.

Лет до четырех я спал в оцинкованном корыте, которое стояло на сундуке, и через нашу комнату туда-сюда ходили сестра моего отца тетя Вера с мужем, дядей Мишей, и моя кузина Тамара. Она была старше меня и поэтому смотрела на меня свысока.

Глава семьи, мой отец, работал инженером-механиком и приносил в семью ежемесячно 110 р., а мама растила сына, то есть меня, и подрабатывала шитьем. Дедушку своего я совсем не помню. Знаю лишь, что он был заядлым картежником и упорно пытался проиграть трактир-шинок, которым владела моя еврейская бабушка, потрясавшая общественность своим сказочным умением готовить рыбу-фиш. С тем, с чем не удалось справиться, дедушке, справились большевики, которые национализировали шинок и сделали его пролетарской столовой. Бабушка же стала готовить свою рыбу-фиш исключительно для нас, на нашей коммунальной кухне.

О моем дяде разговор особый. Его все от мала до велика называли «Дядей Мишей с Большой Головой». Он работал в типографии «Красный Пролетарий», и от него чудесно пахло типографской краской. Потихоньку мама рассказала мне, что в молодости дядя Миша был очень хорош собой и девушкам во взаимности никогда не отказывал. На чем и погорел.

Спасаясь однажды бегством от ревнивого мужа, он упал в шахту лифта – вероятно, головой вниз. От удара его голова почему-то стала расти, она росла-росла, и в пору моего детствого любопытства все еще, кажется, продолжала расти. Однако на дядином профессионализме это никак не сказалось: дядю Мишу знали и любили во всех московских издательствах. И когда я сам поступил в Полиграфический институт, обо мне так и говорили: это племянник Дяди Миши с Большой Головой, - и относились по-доброму. Быть может, не зря я с детства рисовал людей с головой больше натуральной и рисую так до сих пор…

Предки мои по бабушкиной линии, да и сама бабушка до революции, жили за чертой оседлости в местечке – вернее, в разных таких местечках, потому как со времен Адама и Евы еврею на одном месте становится скучно и тянет создавать себе на голову большие проблемы. Именно от бабушки маленький Вова узнал о наличии в картине мира Бога и дьявола, а не одной лишь коммунистической идеологии и красных дней календаря. Мои родители этих заблуждений прошлого не одобряли, и сереты мироздания мы обсуждали с бабушкой тайно. А еще бабушка обожала еврейские анекдоты. Помню, мама как-то сетовала на тесноту нашей комнатенки (три кв.метра на душу), а бабушка в ответ вспомнила такой анекдот. Приходит к ребе еврей. «Шалом, – говорит, – ребе, не знаю, как дальше жить. Очень тесно, дети орут, жена ругается, дед пукает, посоветуй, что делать?» – «Купи козу», – отвечает ребе. Ребе умный, зря не скажет, купил еврей козу. Вскоре опять приходит к ребе: «Ой, ребе, что я наделал! Дети орут, жена ругается, дед пукает, но хуже всего коза – весь дом изгадила». – «Продай козу», – говорит ребе. Встречает спустя какое-то время того еврея и спрашивает: «Ну как живешь?» – «Спасибо, ребе, живу замечательно!».

С тех самых пор, как меня жизнь подопрет, я ищу в своих делах ту самую «козу», которую нужно сбыть с рук, чтобы все наладилось…

В художественной школе при институте имени Сурикова меня семь лет водили по узким коридорам социалистического реализма и дали высшее знание того, что искусство принадлежит народу. Я это понял буквально и после школы пошел работать маляром на автобазу. Мой наставник, старый маляр дядя Саша кашлял нитрокраской и говорил афоризмами. Краска была то синей, то черной, то зеленой – в зависимости от того, в какой цвет сегодня красили автомобили. В процессе покраски дядя Саша учил меня, как выжить в этом бездушном мире и остаться при этом самим собой.

После автобазы была армия, где я научился маршировать на плацу и правильно отдавать честь. После армии – художественное отделение Полиграфического института и много разных, проиллюстрированных мною умных и не очень умных книжек. Видно, книжек было действительно много, поэтому в конце восьмидесятых годов прошлого века рядом с моей фамилией стали писать «известный, мол, книжный художник-график». И зарабатывал я по тем, советским, временам весьма прилично, имел кооперативную квартиру и раздолбанный «москвич». Но тут мне что-то стукнуло. Вдруг надоело делать картинки к чужим сочинениям, обрыдла столичная беготня и я, разом собравшись, уехал в Богом забытую деревеньку Перемилово на самой границе Владимирской и Ярославской областей. Таким образом моя добрейшая колли Перичка стала пограничной собакой, а я – деревенским художником с интеллигентско-городским прошлым.

В деревне все было настоящим: и трава, и деревья, и небо. Настоящими, не припудренными цивилизацией оказались и люди. Дикие, корявые, смешные, но добрые и себе на уме. Настоящие философы, особенно когда выпьют. Вот я и стал копать огрород, рубить дрова и рисовать своих новых соседей.

Так появилась серия «Деревня Перемилово», а затем и «Город Щипок» - город, который вырос, можно сказать из моего детства, проведенного на улице Щипок в Замосворечье, и вполне конкретного городка Юрьев-Польский, что стоит неподалеку от деревни Перемилово.

Но, видимо, для полноты картины моей судьбы этого было недостаточно. Поэтому однажды меня пригласили в Европу, в город Антверпен. Людей посмотреть да себя показать. Для начала приехавшего из России «деревенского» художника изрядно напоили и отвезли бесчувственное тело в гостиницу. Утром проснулся, голова болит, будто пил у себя в деревне с соседом Николаем. Вышел прогуляться на свежий воздух, вдруг вижу: идет навстречу человек с черной бородой, в черном пальто и в черной же шляпе, за ним второй такой, потом третий… И все они похожи друг на друга как капли воды. Надо, думаю, подлечиться, зашел в магазинчик, а там за прилавком стоит человек – в черной шляпе, с черной бородой, но уже без пальто. И тут только я понял, что попал в еврейский квартал – не зря же я столько книг проиллюстрировал!

А вернувшись в Россию, я, ествественно, нарисовал много-много евреев, и все они у меня получились евреями исключительно русскими. К тому же я поселил их в свою живописную деревню Перемилово, чтобы и им, как и мне, выпало немножечко счастья.  

В. Любаров