В 70-80-е годы Владимир Любаров получил известность прежде всего как книжный график, проиллюстрировавший более ста книг (среди авторов которых Вольтер, Распе, Лем, Гоголь, Стругацкие). На протяжении 11 лет он работал главным художником журнала «Химия и жизнь», в начале перестройки с группой писателей организовал «Текст» – первое частное издательство в России.

Однако в 1992 году Любаров резко изменил свою жизнь. Отказавшись от амплуа преуспевающего столичного художника, он купил дом в полузаброшенной деревне Перемилово, что на краю Владимирской области, и попробовал зажить простой крестьянской жизнью. Что удалось лишь отчасти, поскольку в деревне он занялся живописью и стал изображать своих новых земляков. Неожиданно для автора его «картинки из русской жизни» имели огромный успех на Западе, и вскоре последовали выставки работ Любарова в Бельгии, Германии, Франции и Швейцарии. На основе его «деревенской» серии в Великобритании была издана книга «Русские пословицы», а через год ее переиздали в США.

Вскоре успех пришел и в России. На протяжении последних пятнадцати лет проводятся персональные выставки Любарова в Центральном доме художника, Манеже, столичных галереях.

Следуя традициям русского лубка, Любаров создает свой собственный мир, свою среду обитания, наполненную правдивыми и выдуманными историями.

Источник вдохновения художника – неспешная жизнь российской глубинки. Реалии, хорошо знакомые с детства: бабы с авоськами, мужики с пол-литрами, кривые заборы, килька в томате. Тщательно, остроумно и любовно выписывая все это, Любаров вместе с тем стремится разглядеть то, что находится за обшарпанным провинциальным фасадом – саму жизнь, то трогательную, то смешную, то жутковатую, непонятую и непонимаемую жителями гигантских мегаполисов.

Бывший книжный художник Любаров во многом «графичен» и в своей живописи: композиция, линия, форма волнуют его не меньше, чем цвет и объем. Но именно энергетическая наполненность живописи сообщают его «наивному» миру монументальность, выводят его на уровень эпоса. Законы реальной жизни на его холстах легко нарушаются ради законов метафизики, детали обретают знаковость и превращаются в образы.

Эти серии – главные в творчестве художника. Он начал создавать их в 1993-м году, работа над ними продолжается и поныне. В процессе создания слились в единый цикл. Как шутит сам художник, подобно тому, как это происходит в жизни, в его творчестве произошла «смычка города и деревни».

«Деревня Перемилово» – первая станковая серия, в состав которой, наряду с живописными, вошли и графические работы, в том числе иллюстрации к русским пословицам и идиомам. Название серии дала деревня, где Любаров по-прежнему живет с ранней весны до глубокой осени. Деревня, где по-российски причудливо пересекаются, то и дело запутываясь в клубок, история и современность. По преданию совсем неподалеку отсюда родился великий Андрей Рублев; саму деревню пересекает старый Екатерининский тракт. Поговаривают, что и название деревне дала сама императрица, сославшая туда некогда опостылевшего своего фаворита – пере-милого. И проступает на полотнах Любарова нынешняя жизнь деревни – кряжистая, с водочкой, с нестройной песней под шепелявую гармошку, но подсвеченная изнутри историческим космосом. «Деревня Перемилово» – самая «русская» серия Любарова – по мнению одних критиков, веселая и безудержная, по мнению других – пронзительно-грустная, служит своеобразным ключом к понимаю всего творчества художника.

«Город Щипок» – в отличие от деревни Перемилово, такого названия на географической карте не найти. Так, правда, называлась улица в Замоскворечье, где художник родился, так что уютно-обшарпанный Щипок – это отчасти город его детства. И вместе с тем – это тоже типичная российская глубинка: люди и реалии узнаются стразу – и спящие вповалку на вокзале (поди разбери – то ли живы, то ли давно уже умерли), и томящиеся в очередях, и трогательно распивающие розовый портвейн под забором на газетке, и будто в последний раз гуляющие в забулдыжном ресторане. Все убого, все выплакано-выкричано до тла и все возрождается вновь, как наша вечная, латаная-перелатаная, боевая птица Феникс. Но вместе с тем «мерзость провинциальной жизни» получается у Любарова неизменно симпатичной и даже в уродстве своем обаятельной. И крошечный мир любаровского Щипка – та капля, в которой отражается жизнь бесчисленных среднерусских городков и полустанков: и проступающая повсюду история, и «Совок», и неуправляемый, как дикий бычок, российский капитализм...

«Еврейское счастье» – серия, над которой художник работает c 2000-го года. Проехавшись по миру и нарисовав попутно серию «Амстердам», Любаров вернулся в свое живописное Перемилово и, слегка потеснив местных жителей, населил его еще и ветхозаветными евреями, живущими по своим тысячелетним законам. Среди крепкой российской зимы – с банькой, тоскою и водочкой, среди ладных и покосившихся избенок его новые герои соблюдают субботу, изучают Тору и Талмуд, едят кошерную пищу и думают о вечном.

Серия многослойна. Это и детские воспоминания художника, и пристальный интерес зрелого человека к философии и культуре древнейшего народа, и своеобразное прочтение классиков еврейской литературы – в первую очередь Шолом-Алейхема и Исаака Башевица Зингера. Как это всегда происходит у Любарова, серия исторична и современна, реальна и фантастична одновременно.

По мнению критиков, еврейская тема в исполнении Любарова «есть нечто совершенно небывалое» и в то же время абсолютно интимно достоверное, как, впрочем, и сама жизнь.

Серия «Наводнение» была создана Владимиром Любаровым в 2004-2005-м годах. Вот что рассказывает об этой серии сам художник: «Наводнение, которое я рисую, – не страшное и разрушительное явление природы, а, скорее, состояние души. В моей нарисованной деревне, как и во многих реальных российских деревнях, такое наводнение случается каждую весну. Люди давно уже привыкли к тому, что деревню затапливает. Они как жили в ней, так и продолжают жить. Только ходят от дома к дому не по сухой земле, а по пояс в воде. Они встречаются в этой воде, выпивают, любят друг друга, ругаются… То есть их жизнь почти не меняется. Ну, жили в комнате, теперь живут на чердаке или на крыше. А потом вода сходит. И они этому радуются… Наверное, можно было бы построить плотину, всем миром взяться – и построить. Но люди не делают этого. Почему – это одна из великих русских загадок. Не уверен, что мне удалось ее разгадать…».

Серия «Наводнение», несмотря на «бытовые» трактования самого художника, самая метафоричная и семантически многослойная в его творчестве. Появляясь впервые как элемент смысловой архитектоники и визуальной достоверности в его камерной серии «Амстердам», вода выступает в «Наводнении» как главный композиционный и смысловой лейтмотив серии, придавая деревенским сюжетам Любарова глубину иносказания, прячущуюся за лукавой бесхитростностью его других работ.

«Вода в пластической философии Владимира Любарова несет в себе возможность очищения, связывая человека и беспредельное, –считает искусствовед В. Пацюков. – В прозрачной ясности поведения персонажей Владимира Любарова открываются дремлющие силы природы, сливающиеся с вольностью человеческой души».

При всей философской многозначности серии, «деревенский потоп» у Любарова, как и все в его живописной стране, проходит по не слишком понятным прочему миру законам русского бытия: с водочкой на крыше подтопленного дома, с толстыми русалками в упорно не тонущей рюмочной, с пьяненькими спасателями, бредущими по шатким мосткам неведомо куда… Но, перефразируя Платонова, непонятно каким образом жизнь в «Наводнении» Любарова опять побеждает. Впрочем, как побеждает в его творчестве всегда.

Созданная в 2007-м году, эта серия, пожалуй, самая веселая, хотя и «общественно-ориентированная» в творчестве художника.

В период подготовки сочинской Олимпиады, герои Любарова решили несколько оздоровиться и на период оздоровления превратить свое Перемилово в «русскую олимпийскую деревню». Спортивный азарт охватил перемиловцев не впервые в истории: в те периоды, когда жить на Руси становилось чуть полегче и не все силы уходили на преодоление житейских трудностей, деревенские любили блеснуть своей удалью на ярмарках в соседнем Юрьеве-Польском, где дрались на кулаках, лазали по шесту и сдвигали с места груженые телеги. Вот и сейчас, когда схлынуло наводнение и вроде бы чуть наладился быт, соскучились перемиловцы выпивать и решили сбросить застойную энергию не привычным пьянством, а спортивным праздником, где каждый покажет на что еще способен. Не зря же повадились новые русские ходить в спортивный зал, а мы чем хуже?...

Короче говоря, в живописной серии «Физкультпривет!» герои прежних серий художника занялись спортом. Занялись спортом такие, какие они есть, – кряжистые и не фигуристые, иной раз совсем нелепые и грубо сколоченные, едва отошедшие от вчерашней гульбы, не проспавшиеся и напялившие на себя что под руку попало. Но занялись – по законам всегдашней русской забавы – истово, с неистребимой верой в чудо, с полным пренебрежением к слову «невозможно» – ведь всё получится, стоит только захотеть. И поэтому так убедительны негламурные толстые любаровские дамы, бегущие стометровку или играющие в футбол. И потому так самозабвенны лыжники в стареньких пальто и ушанках, безо всякой лыжни проходящие сквозь лес. И потому кажется, что прыгают не друг через друга, а прямиком в небо игроки в чехарду – одного из главных состязаний перемиловской олимпиады…

В новой серии Владимира Любарова все едят. Едят так же, как живут, а живут – как едят. Художник не изучает еду, а наблюдает за едоками. И у каждого едока на столе (на стуле, на табуретке, на газетке, на травке) натюрмортом разложена вся его личная история.

В новой серии, хоть она и радует глаз богатым продовольственным рядом, «гастрономическая реальность» не важна художнику сама по себе. Людские эмоции, потаенные думы материалируются в съедобных «вещдоках» любаровских застолий. По еде-питью легко читаются судьбы.

В любаровской картине мира еда выступает необходимым условием жизни. Художественный язык Владимира Любарова отражает всю полноту переживания – физиологического, эмоционального, эстетического, – которому отдаются персонажи, когда едят. И еда – даже по-будничному бесхитростная и незатейливая, как и весь быт любаровских героев, – дает им ощущение маленькой внутренней свободы.